Президент России — официальный сайт

Документ   /

Д.Медведев: Рад вас всех видеть!

Я так понимаю, что во время пребывания на Селигере вы обсуждали инновационную политику? Договорились о чём‑то?

Реплика: Дмитрий Анатольевич, мы не только обсуждали, но и привезли ряд конкретных чётких предложений по поводу того, что вообще надо делать и что из этого мы сами можем сделать.

Д.Медведев: Понятно.

Мы сами бьёмся над этой темой уже несколько лет. К сожалению, движение не такое, как нам бы всем хотелось. Думаю, вы этими материалами тоже располагаете.

У нас наши компании на инвестиционные цели тратят в среднем шесть-семь процентов бюджета. А в развитых в этом смысле странах тратится пятьдесят-шестьдесят; японцы тратят свыше семидесяти процентов. Радикальная разница. И, конечно, наша задача – всеми силами стимулировать эту работу.

У нас наши компании – и крупные, и не очень – на инвестиционные цели тратят в среднем шесть-семь процентов бюджета. А в развитых в этом смысле странах тратится пятьдесят-шестьдесят; японцы тратят свыше семидесяти процентов. Радикальная разница. И, конечно, наша задача – всеми силами стимулировать эту работу.

Хотел вам сказать, что я только что подписал Указ о государственных премиях для молодых учёных. Это та идея, которая была сформулирована некоторое время назад. Премии большие, по два с половиной миллиона рублей каждая. Их не так много, но почему я об этом говорю?

Во‑первых, нужно обещания, которые даются, выполнять, а во‑вторых, всё‑таки это вершина той системы государственной поддержки науки, молодёжи в науке и инноваций, которую должно оказывать государство. Естественно, она должна «растекаться» вниз: должны быть гранты Правительства, министерств. Но основная работа должна вестись в бизнесе, потому как всё‑таки исследовательская проблематика напрямую связана с бизнесом, с предпринимательством. Это совершенно нормально, и это тот путь, по которому идёт значительное число стран.

Напомню, что в своей относительно недавней истории мы подобные попытки предпринимали. Вы, наверное, об этом не помните, а мы с Владиславом Юрьевичем Сурковым помним, что в конце 80-х годов советское государство решило создать центры НТТМ – научно-технического творчества молодёжи.

Я с такими сотрудничал. Идея была очень хорошая, исполнение, как обычно, никуда не годилось: на базе центров НТТМ возникли не инновационные предприятия, которые стали бы вырабатывать какие‑то современные идеи, технологические решения, просто патентовать, например, изобретения, а начал развиваться посторонний бизнес. Они, по сути, превратились в контору для «переваривания» государственной собственности в частную.

Почему я об этом вспомнил? Потому что сама по себе идея была неплохая. Нам нужно было бы подумать о том, каким всё‑таки образом создавать подобного рода структуры, с которыми бы активно сотрудничала молодёжь. Как это сделать?

Естественно, на нормальных современных рыночных принципах, с нормальной оплатой труда, но что‑то в этом направлении мы должны придумать, потому что существующие сегодня идеи, к сожалению, не срабатывают, просто в рамках обычных акционерных обществ не всегда это получается сделать. Здесь должен и малый бизнес своё слово сказать, и крупный бизнес, но какая‑то отдельная организационная структура, мне кажется, для таких целей была бы возможна.

А собирать в такие центры есть кого. Например, наши школьники в очередной раз поразили всех своими достижениями. Из Ханоя они привезли несколько золотых и серебряных медалей, а там была олимпиада по физике. Здорово!

Это означает, что, несмотря на многие, так сказать, «серьёзные» разговоры о кризисе в школе, о том, что наши школьники перестали интересоваться физикой, математикой, химией, тем не менее мы держим первые места. Школа хорошая, ещё возникшая в советские времена, и желание всё‑таки есть этим заниматься. И такого рода достижения на олимпиаде нужно уже конвертировать в реальную работу. К сожалению, у нас в этом смысле очень невысокая культура.

Если говорить об инновациях, то традиционно, опять же в советский период, инновациями занимались на предприятиях. Но практически все те разработки, которые создавались, автоматически переходили государству. И даже форма охраны этих инноваций была в виде авторского свидетельства, которая давала все права на изобретения напрямую государству, либо была ещё такая специфическая вещь, как рационализаторское предложение. Тоже, кстати, неплохая штука, на самом деле это, по сути, ноу-хау, если выражаться современным языком.

После того как правила регулирования у нас стали современными, авторское свидетельство исчезло, появился патент. Но патент – это такая форма охраны, которую нужно самому продвигать и которая требует денег, но при этом она, как известно, не означает перехода прав на изобретения к государству. То есть мало того что нужно само изобретение создать, нужно получить на него патент, заплатить за него деньги или поделиться с кем‑то этим патентом, а потом начать его эксплуатацию.

Почему я об этом говорю? У нас, к сожалению, патентная работа в стране очень слабая. Если говорить о том, как подобные процессы идут в других странах – в Европе, Китае, Америке, – то там над этим трудятся тысячи людей, только над правовой охраной изобретений, а мы этого не делаем. В результате очень значительная часть инноваций либо остаётся без охраны, либо получает охрану уже после того, как разработка «перебралась» за границу, и патент, соответственно, выписывается на приобретателей в других странах.

Это одна из тем, естественно, есть и масса других. Предлагаю нам всем поговорить об этом и о других, естественно, проблемах, которые вы считаете сегодня актуальными и правильными.

В.Якеменко: Дмитрий Анатольевич, благодарим Вас за возможность встретиться с участниками форума «Селигер-2008». Здесь ряд победителей международных олимпиад, изобретателей. Ребята представляли на форуме свои достижения. Существует ряд договоренностей по итогам форума. Мы оцениваем эту практику позитивно.

Вы вопросам инновационного развития страны в своей работе, в своих выступлениях уделяете много внимания. Поэтому мы хотели бы сегодня здесь поговорить о конкретных предложениях, с тем чтобы, может быть, прямо здесь этот вопрос (один из вопросов) был решён.

Хотел бы обозначить несколько ключевых проблем, как я их вижу.

Д.Медведев: Пожалуйста.

В.Якеменко: И потом – наш потенциал в этом вопросе…

Мне кажется, что одна из серьёзных проблем – это отсутствие понимания того, что молодые люди – это колоссальный, главный ресурс развития страны. Мне кажется, что во многом молодые люди воспринимаются и, по крайней мере, с точки зрения правовой, как некие «социальные инвалиды». Это область социальной политики. Мне кажется, это большая проблема, системная.

Вторая большая проблема, на мой взгляд, это то, что нет и в обществе, и у молодых людей понимания инновации, что это такое – инновация. Нет понимания выгоды от их внедрения, нет желания выстраивать свою жизненную стратегию вокруг инноваций. Нет желания рисковать у бизнесменов. То есть существует ряд системных проблем, которые, мне кажется, требуют немедленного решения, если мы хотим всерьез говорить о реализации «Стратегии-2020».

Тем не менее потенциал у нас огромный. Действительно, мы побеждаем на большинстве международных олимпиад. Тысячи наших молодых учёных – это ведущие учёные сегодня за границей. И они хотят возвращаться. У нас, насколько я понимаю, есть деньги, у страны есть…

Д.Медведев: Это Вы правильно понимаете, Василий Григорьевич. У нас с деньгами всё в порядке.

В.Якеменко: Спасибо.

Есть абсолютно позитивный опыт Сингапура, Индии, Китая, которые за несколько лет, в частности, в Сингапуре за пять лет был построен технополис. Есть «Стратегия-2020».

Мне кажется, у нас есть все шансы сейчас нашему поколению войти в историю, осуществить ошеломительный инновационный переворот.

У нас есть ряд предложений. Думаю, если это возможно, мы о них расскажем…

Д.Медведев: Конечно.

В.Якеменко: …и получим Вашу оценку, критику.

Д.Медведев: Или поддержку.

В.Якеменко: Или поддержку, да.

Д.Медведев: Пожалуйста, ребята, давайте.

В.Якеменко: Илья Костунов, директор форума «Селигер-2008» – несколько слов расскажет о том, что там было.

И.Костунов: Дмитрий Анатольевич, движение «Наши» и форум «Селигер-2008», в частности, – это уже сформировавшаяся площадка по отработке технологий для решения государственных задач.

Совсем недавно были актуальны технологии уличной политики. И мы с этой задачей, считаю, справились.

Сейчас стоит задача построения инновационной экономики, подготовки кадров для реализации планов развития страны. Впервые на «Селигере» были представлены нанотехнологии в строительстве; оборудование для образовательных учреждений; робототехника, информационная технология; создали свою медиасреду. К нам приезжали чиновники, учёные, инвесторы, преподаватели, студенты из ПГУ, МГУ, Стэнфорда, других ведущих университетов мира. Мы создавали площадку, где люди с идеями могут найти технологию реализации и сразу получить поддержку, административную либо финансовую.

Первое, что мы сделали, мы показали ребятам, что инновации – это не непонятное слово, за которым неизвестно, что стоит, а это что‑то конкретное, что делает жизнь более комфортной, улучшает жизнь. Например, мы передвигались по форуму на одноосных скутерах («умные колеса» называются), экологически чистых. И это вызывало массу вопросов у ребят: как это работает – первый вопрос, и второй вопрос, которые многие задавали: почему этого не делают в России?

Во‑вторых, мы пытались соединить у молодёжи в голове личный успех и инновационную активность. Мы создали экономическую модель – «глобальный экономический стимулятор», – в котором, в общем‑то, были реализованы все основные экономические институты общества, даже своя валюта была – таланты. Я немного привёз с «Селигера». Я их не менял на рубли, оставил.

Д.Медведев: Какой обменный курс к рублю?

И.Костунов: Там была интересная система: в первый день – один к одному, во второй день – один к десяти, и с каждым днём курс прирастал. То есть мы находились в ситуации с постоянно падающей внешне стабильной валютой, то есть рублём. И в последний день – опять один к одному.

Д.Медведев: Вам нужно было тогда подольше там оставаться, продлить пребывание.

И.Костунов: И третье, что мы делали, это воспитание правосознания.

Д.Медведев (рассматривая «денежные знаки»): С защитой вроде бы даже.

И.Костунов: Ни одной подделки не было. Мы считаем, что невозможно построить эффективную инновационную экономику жульническими способами.

Успех в ГЭС, получение доходов было возможно только при своевременной и правильной сдаче финансовых отчётов. То есть если даже нет доходов, люди сдавали нулевой отчёт. Мы приучали их к правовой культуре, финансовой культуре.

Форум прошел, на наш взгляд, успешно. Но есть одна проблема в том, что «Селигер» проходит раз в год две недели. Мы в конкурсы вовлекаем десятки тысяч человек, приезжают на форум тысяча человек. Но процесс формирования инновационного мышления должен идти постоянно и, считаю, в несколько десятков миллионов человек.

Сейчас Министерство экономического развития разрабатывает концепцию развития России до 2020 года. На мой взгляд, там совершенно недостаточно учтён потенциал работы с молодёжью, особенно в области создания, внедрения инновационных технологий. Ресурс молодёжных организаций не учтён. Даже пример могу привести. Там есть целый раздел «Субъекты инновационного развития», и там про молодёжь, про студентов, про вузы нет ни слова. И такой тоже момент: вещи, связанные с пенсионерами (не считаю, что это много), 56 раз встречаются в документе, с молодёжью – 30. Считаю, что надо увеличить и то, и другое. Вот такой вариант.

Мы провели инновационный форум, и это была частная инициатива движения, то есть это, в общем‑то, не было государственной программой. Мы пригласили на него тысячи людей. Напомню, работать, на мой взгляд, надо с миллионами, это – успех общественной организации. Вы были же в прошлом году на форуме, Вы представляете масштаб и во что это можно дополнительно превратить. Хотелось бы попросить Вас о поддержке этого и подобных мероприятий. Мы можем организовать их на высшем уровне. Если вдруг это будет организовано некачественно, можно вспомнить старые времена.

Д.Медведев: Чьи старые? Мои старые?

И.Костунов: Нет, что Вы!

Д.Медведев: А чьи? Это до вас было!

И.Костунов: И «Концепцию-2020» необходимо всё‑таки как минимум переработать, добавить туда роль молодёжи. Считаю, что только молодёжь может быть действительно локомотивом инновационного развития.

Д.Медведев: Спасибо, Илья.

Вы мне дали «деньги», я смотрю, интересная вещь: один талант – на нем Попов изображен, на пятёрке – Сахаров; на червонце – Менделеев; на сотне – Сикорский. А на пятистах – вообще непонятно кто. На пяти тысячах изображён Королёв. Наверное, в этом есть какой‑то символ…

Реплика: Это Тесла…

Д.Медведев: Да, по лицу – Тесла. Но Тесла – иностранец. Сикорский к нашей стране имеет отношение, Тесла другими вопросами занимался.

Я знаете за что зацепился? Вы сказали, что инновации – непонятное слово. Вы абсолютно правы. Я вам скажу даже больше: некоторое время назад оно меня самого раздражало именно в силу того, что мы его использовали или, если хотите, употребляли просто всуе: куда ни плюнь – везде инновации, инновационная экономика. Всё это, конечно, красиво выглядит.

Но было совершенно непонятно, как это применять на практике. Какой из этого выход? Сидит там какой‑нибудь средней руки бизнесмен, молодой причём бизнесмен, или учёный, ему говорят: «Давайте развивайте инновационный проект». Он сидит и думает: «Что это такое? Зачем мне это надо?» Поэтому, когда мы используем такую общую конструкцию, мы должны понимать практический выход.

Мы должны превращать инновации как некую общую модель просто в набор патентов, в набор авторских решений, в набор «ноу-хау», которые имеют прямое распространение на практике, тогда это будет работать.

Для меня, например (у меня, может быть, более формализованное мышление в силу образования и в силу того, чем я сейчас занимаюсь), для меня инновации – это такие разработки, которые, во‑первых, могут быть внедрены в практику, и во‑вторых, у которых есть нормальная правовая охрана, потому что иначе это «облако в штанах». До тех пор, пока инновации не получили защиту в том или ином виде (или как объекты авторского права, или ещё лучше как объекты патентного права, изобретательского права), они, по сути, не существуют, они ни копейки не стоят, их невозможно коммерциализовать.

Отдельная тема – это поддержка фундаментальной науки, но это не инновации. Фундаментальная наука, кстати, у нас как была и есть, несмотря на все сложности, особенно 90-х годов, всё‑таки в целом у нас уровень фундаментальной науки очень приличный. А вот инновации – это уже практическая реализация твоих знаний, и здесь без этих двух вещей, мне кажется, толку не будет. Поэтому мы должны превращать инновации как некую общую модель просто в набор патентов, в набор авторских решений, в набор «ноу-хау», которые имеют прямое распространение на практике, тогда это будет работать. Иначе это так и будет просто красивым заграничным словом, бессмысленным, и от этого вызывающим раздражение и у бизнеса, и у молодёжи в целом.

В.Якеменко: Дмитрий Анатольевич, у нас представляют разработки десятки изобретателей. Один из них – Рамиль Кулеев.

Р.Кулеев: Здравствуйте, Дмитрий Анатольевич!

Я являюсь аспирантом Казанского государственного университета, победителем программы инновационных проектов «Идея-1000» в 2006–2007 годах и победителем «Конкурса инноваций» Всемирного банка в 2007 году.

Хотел сказать спасибо форуму «Селигер-2008», на котором я представлял программный продукт для рентгенологии. Он позволяет повысить информативность протоколов и тем самым повысить качество лечения. По сути, это шаг к созданию виртуальной больницы будущего, которая многие процессы будет выполнять автоматически и в которой будет гораздо меньше врачей.

Сегодня, в том числе благодаря национальному проекту, происходит активная замена существующих плёночных рентгеновских аппаратов на новые цифровые. Но если оставить существующую систему обработки информации без изменений, то эффект от внедрения новой дорогостоящей техники будет неполным.

Но, к сожалению, сегодня существует проблема внедрения новых технологий. Рынок должен давать запрос на новые технологии, на инновации. Но этого не существует. И считаю, здесь не обойтись без создания государственных механизмов внедрения новых технологий. Нужен госзаказ на новые инновационные продукты.

И другая проблема: очень много идей, но очень сложно найти инвестора на ранних стадиях развития проекта, когда у команды есть только огромное желание, проработанные идеи и планы развития проекта. Поэтому необходимо создавать фонды, инвестировать именно на ранних стадиях развития проекта.

Ну и ещё что хотелось бы добавить? Я занимаюсь своим проектом в технопарке «Идея» в Казани и ощущаю реальную поддержку с их стороны. И считаю, что создание технопарков – это реальный способ развития инноваций.

Д.Медведев: Спасибо, Рамиль.

Знаете, не так давно я был в Казани, как раз смотрел один из новых центров, где стояло новое диагностическое оборудование очень высокого уровня. Это просто означает, что если этим заниматься так последовательно, то, конечно, эти новые технологии приходят в практику. Мы стали это делать по всей стране. У вас там это делается. И в других местах. Но справедливо и то, что без нормального сигнала со стороны рынка ничего происходить не будет. И поддержка здесь возможна именно по двум направлениям.

Госзаказ – да, но это всё‑таки какие‑то базовые, очень крупные прорывные вещи, по которым, допустим, сегодня идут изыскания во всем мире. Например, водородное топливо. Понятно, что все лучшие умы сейчас сконцентрированы на альтернативных видах энергии, энергетики, и на водородном топливе. Большая, серьезная тема.

Но если мы будем применять этот подход к любой новой идее, всё заглохнет, всё умрёт, ничего не реализуется, потому что это советский путь, который, к сожалению, нас завёл в известное направление. Поэтому помимо госзаказа должен быть заказ непосредственно снизу от бизнеса.

И самое сложное – это стимулировать самих бизнесменов к тому, чтобы они вкладывали деньги. Сейчас я даже говорю не о крупном бизнесе. Они тоже, кстати, это не до конца осознают. Но у них денег много, они хоть что‑то тратят на это. Говорю о среднем и малом бизнесе, а именно там начинается сама работа.

Вы сказали о фондах инвестирования – правильная вещь. Но такие фонды должны создаваться не сверху, а снизу. И создавать их должны, собственно, относительно небольшие предприятия: создавать эти венчурные фонды или просто изобретательские фонды, давать туда относительно небольшие деньги.

Вы правы: вопрос в том, кто рискнёт в самой первой части работы. Если уже объект запатентован, уже более-менее понятно; если уже ясно, как его использовать, наверное, и деньги проще найти. Но, когда речь идёт о самых предварительных вопросах, о самых первых шагах, никто ничего не вкладывает. У нас не вкладывают, а за границей вкладывают. И здесь дело не в том, что мы сирые и убогие, а они там «жирные» и процветающие. Мышление пока другое.

Скажем, первые деньги, которые получает наш бизнесмен, он куда, как правило, тратит? На себя, в офис, на внешний антураж, чтобы его воспринимали как достаточно крупного, благополучного человека. А надо по‑другому. Надо сначала чтобы производство закрутилось. И это, если хотите, изменение парадигмы бизнес-мышления. Если она изменится, то тогда эти небольшие фонды заработают, и тогда десятки тысяч людей, прежде всего молодых людей, способных создавать какие‑то новые продукты, окажутся востребованными. Но это самая сложная вещь. Самая сложная, наверное.

В.Якеменко: Позвольте, в развитие темы. Михаил Левин, пожалуйста.

М.Левин: Здравствуйте, Дмитрий Анатольевич. Меня зовут Михаил Левин, я являюсь победителем международных соревнований по программированию, также с прошлого года работаю в компании Google в Москве и параллельно учусь в аспирантуре мехмата МГУ.

Хотел поговорить о той теме, которую Рамиль затронул, но в своей области, в IT, а именно Рамиль говорил о своём личном случае, что у него есть изобретения и можно бы построить на этом бизнес. Хочу поговорить о следующей проблеме: почему у нас в России не образуется огромная масса IT-компаний стартапов, так как это происходит, например, в Силиконовой долине в США. IT-сфера у нас приоритетная, поэтому проблему нужно как‑то решать.

У меня здесь есть четыре стороны проблемы, которые я хочу осветить.

Первая – это российское образование в области «компьютер сайнс». Второе – венчурный капитализм в России. Третье – создание как бы массы людей, богатых идеями, талантливых, молодых, которые готовы эти стартапы создавать в одном месте (географически). И четвертое – это российский Интернет-рынок сам по себе.

По поводу образования. Да, как Вы уже отметили, наша фундаментальная наука находится во вполне приличном состоянии. В наших ведущих университетах фундаментальная математика преподается хорошо, на высоком уровне. Но специализированных курсов по «компьютер сайнс», по другим областям, необходимым в IT-индустрии, почти нет. Преподаватели, которые ведут аналогичные курсы, отстают от этой науки в её нынешнем состоянии. Поэтому предлагается в технических вузах ввести (конкретно в программу) эти курсы по «компьютер сайнс», привлечь преподавателей с Запада, которые будут вести эти курсы должным образом (на современном уровне) и которые будут передавать опыт нашим преподавателям, потому что своих пока нет в достаточном количестве, чтобы везде ввести эти курсы.

Второй вопрос – венчурный капитализм. Здесь сразу много проблем. Первая – это то, что у нас в принципе нет, очень мало венчурных грамотных капиталистов, которые понимают, как это делается в IT-сфере. Во‑вторых, крупных венчурных капиталистов, которые готовы не на изначальной стадии профинансировать стартап, когда уже есть прототип в промежуточной стадии сделать гораздо более крупное вливание для его дальнейшего развития, у нас можно пересчитать по пальцам. Их не больше десяти вообще в России. Поэтому просто бесперспективно даже начинать стартап: кто его будет поддерживать?

И третья проблема – это доступность наших бизнесменов для стартаперов, для людей с идеями. Вот в Силиконовой долине, прогуливаясь по улице, можно встретить своего будущего спонсора, взять его за руку, отвести в кафе, рассказать ему свою идею и, возможно, сразу получить чек, как в известной истории, когда Сергей Брин и Ларри Пэйдж основали Google. Они оба были аспирантами в Стэнфорде, им университетский преподаватель организовал встречу с бывшим выпускником Стэнфорда, который был сооснователем Sun Microsystems. Они с ним встретились, ему нужно было убегать на следующую встречу срочно, но он идею послушал, она ему понравилась, он им дал чек на 100 тысяч долларов и ушёл. У нас такую историю себе представить очень сложно.

Что предлагается по этим вопросам. Во‑первых, привлечение грамотных венчурных капиталистов с Запада, которые уже имеют опыт, которые знают, как это делается, к нам, прямо покупка венчурных фондов с Запада, чтобы они поддерживали наши стартапы и чтобы они учили наших будущих «своих» венчурных капиталистов.

Во‑вторых, для упрощения связи между инвесторами и стартаперами предлагается регулярное проведение выставок стартапов. Это практикуется в мире: раз в три, четыре месяца собираются желающие молодые люди с идеями стартапов, выставляют какие‑то стенды, рассказывают о них; приходят инвесторы, люди общаются, люди находят друг друга.

И третий вопрос – создание государственных венчурных фондов просто для конкуренции с коммерческими венчурными капиталистами. Именно не поддержка их деньгами, потому что капиталисты обязаны рисковать своими деньгами, чтобы правильные решения принимать, а именно конкуренция с ними.

Третий вопрос – о создании массы людей, стартаперов, в одном месте. В Силиконовой долине это осуществлено, там огромное количество молодых людей, которые создают стартапы, которые приезжают туда для этого, которым это важно, они уважают друг друга и поддерживают. Без поддержки от своих друзей нет шансов на успех ни у какого предприятия, тем более такого рискованного, как открывать свою компанию.

Здесь я бы положился на Москву и на наши ведущие университеты. У нас уже есть мехмат МГУ, ВМК МГУ, физтех, которые привлекают большое количество молодых людей талантливых, которые способны осуществить эту задачу. Если же в них открыть ещё дополнительные отделения или факультеты, связанные конкретно с «компьютер сайнс», это будет привлекать ещё большее количество людей.

И последняя проблема – рынок. Стартап, прежде чем выйти на международных уровень, всегда захватывает сначала какой‑то национальный рынок. Российский рынок очень мал, у нас порядка 25 миллионов пользователей Интернета, тогда как население США – 250 миллионов человек и почти у каждого есть доступ в Интернет. Однако примеров того, чтобы внеамериканский стартап захватил американский рынок, почти нет. Люди должны знать особенности своего рынка, чтобы успешно на нём выступать. Поэтому нужно увеличивать российский рынок как со стороны привлечения инвесторов, так и со стороны привлечения пользователей. Что здесь может сделать государство, так это привлечь пользователей из регионов.

Наш Интернет отстает от западного.

Д.Медведев: Что значит «привлечь пользователей»?

М.Левин: Имеется в виду следующее. Интернет в Москве и Санкт-Петербурге уже вполне приличный, Интернет в регионах пока совершенно не соответствует международным стандартам. От государства здесь конкретная задача: магистраль до Новосибирска (хотя бы). С такой задачей может справиться только государство. Дальше локальные провайдеры разберутся: они проведут всё дальше в регионы. Но до Новосибирска они не в состоянии.

Д.Медведев: Мы поставили задачу, просто придумали на самом деле когда‑то, сделать Интернет во всех школах. Сделали. Где‑то действительно скорость нормальная, где‑то там, к сожалению, это пока «дайлап». Тем не менее всё‑таки в любой школе есть возможность попасть в Интернет. Уже колоссальная вещь! Потому что когда мы начинали – у нас пять процентов школ было подключено. И я всегда вспоминаю, когда об этом разговариваю, когда приезжал Гейтс, он просто был удивлён, что мы собираемся за полтора года все школы подключить. Смогли сделать!

Это хороший шаг. Просто я сейчас не о том, чтобы хвалиться тем, что мы сделали. Вы считаете, что единственный способ (у меня просто вполне практический вопрос) – тащить прямо из Москвы до Новосибирска? А что на Новосибирске останавливаться? Тогда, по идее, в Красноярск надо тащить, из Красноярска – во Владивосток. То есть Вы считаете, что, если по‑другому увеличивать скорость и возможность получения информации, объёма информации…

М.Левин: Конечная цель, конечно же, именно эта. Положение там в хорошей скорости. Я не настаиваю конкретно на «тянуть провода».

Д.Медведев: Понятно. С этим абсолютно согласен. Вопрос скорости – это принципиальный вопрос, потому что ситуация с Интернетом разная в Москве, в Питере и в других местах. Хорошо, что он в каком‑то виде есть, то, что, Вы говорите, социальные сети заработали. Всё это хорошо и здорово, но, конечно, перегонять какие‑то большие объёмы информации и вообще просто пользоваться всеми возможностями сети невозможно, очень трудно, скажем так, когда Интернет существует только на модемном уровне.

М.Левин: Хотел привести в качестве примера подтверждение, зачем всё это нужно и к чему это приведёт. Смотрите, у меня в Москве есть несколько десятков друзей, которые работают в сфере IT (в Google, в офисах других крупных компаний), многие из них действительно могли бы вместо того, чтобы работать в крупных компаниях, взять и открыть свой стартап. Сейчас просто страшно делать первый шаг и бесперспективно.

Если бы ситуация с инвесторами и рынком изменилась, допустим, 30 человек из нас открыли бы стартап. По мировой статистике, каждый десятый – успешный. Это при том, что на Западе это открыть – раз плюнуть, и там куча людей, которые ничего в этом не понимают, а пытаются тоже самое делать. Получается, если даже нам не повезёт, два–три стартапа из нашей компании небольшой уже получится. Вот вам результат.

Д.Медведев: Спасибо, Михаил.

Вы знаете, я несколько вещей тоже скажу.

Во‑первых, то, что Вы говорите, безусловно вполне актуально и интересно. И в отношении развития соответствующей части образования в университетах.

Согласен с Вами, что зачастую уровень требований, да и подготовка самих студентов уже опережает возможности преподавателей. И есть проблема, связанная с разницей в высоком качестве фундаментального образования, и уже в том, что касается IT, потому что здесь сразу же происходит определённое падение уровня. Не потому, что там люди не готовы к этому, а просто потому, что они развивались в других условиях. Для них это сложно пока, для кого‑то просто возможности не было и так далее.

Теперь в отношении капитала – самый проблемный вопрос. Вы в одной из частей своего выступления сказали: «Капиталисты обязаны рисковать своими деньгами». Это ошибка. Они никому ничем не обязаны. Почему они обязаны чем‑то? В том‑то и дело, что такая моральная обязанность возникает, когда уже человек сам продвинулся в уровне понимания задач, стоящих перед ним, перед бизнесом, перед государством. А так – они заработали какие‑то свои крохи, они же это не тратят на новые разработки. Я вам сказал, как они тратят. Вы сами это хорошо знаете. И ситуация, которую Вы описали, когда можно встретить человека, который вынет чек на 100 тысяч долларов, у нас почти нереальна. И не потому, что нет таких денег. Денег действительно достаточно, я об этом тоже говорил. А просто принципиально другое понимание того, как их расходовать.

Во‑первых, ещё несколько лет назад (десять лет назад, даже меньше) значительная часть денег просто помещалась за границу. Веры не было государству. Непонятно, что будет: не будет ли это всё конфисковано, не будет ли глобального экономического кризиса и внутреннего кризиса, который, по сути, поглотит все эти деньги.

Сейчас уже проблема не только в этом. Значительная часть денег остаётся в самой стране и используется на развитие. Но вопрос именно в том, кто как понимает развитие. И это, ещё раз повторяю, ментальная проблема, её невозможно решить при помощи каких‑то директив. Но мы должны создавать условия для наших бизнесменов такие, когда для них это было бы интересно. Это абсолютно точно. И тогда всё получится.

Что же касается покупки зарубежных венчурных фондов, то мне кажется, это интересная идея. Просто реально интересная идея, если, допустим, покупается уже готовый продукт с развитой инфраструктурой, с персоналом, с людьми, которые умеют такие задачи решать. Ведь проблема в том ещё, почему наши венчурные фонды не работают, потому что у нас людей с мозгами достаточно, но технологии работы не понятны. А это же тоже бизнес. Особый, но это тем не менее бизнес. И этому ещё предстоит учиться.

То же самое хочу сказать и в отношении выставок. Это неплохая идея. Давайте подумаем, как организовать. Если что‑то нужно от государства, давайте подумаем, как приложить государственные усилия в этой сфере.

И согласен с тем, что наши базовые университеты готовы к тому, чтобы работать по принципиально другой схеме, создавать технопарки. Но это только базовые. А у нас большая страна, поэтому нам нужно тоже делать какие‑то усилия для того, чтобы вытаскивать уровень подготовленности университетов на всей территории нашей страны, потому что невозможно всех учить в Москве, в Петербурге и в Новосибирске. И даже два новых университета мы создали – один в Ростове, второй в Красноярске, – этого всё равно мало. Надо стараться в целом образование подтягивать на соответствующий уровень. Мы об этом не так давно говорили, когда было совещание в МИФИ. Считаю, что здесь нет ничего страшного в том, чтобы в какой‑то момент принять ответственное решение и превратить слабые институты в филиалы крупных университетов – в тех случаях, когда это необходимо, а некоторые институты просто закрыть. Потому что мы не можем и дальше девальвировать уровень высшего образования в стране.

Я об этом говорил, ещё раз вам скажу, мы в 90-е годы сохраняли эту сеть и развивали эту сеть, это нормально, это способ социализации огромного числа наших граждан. Но всё‑таки эта социализация не должна происходить только за счет чудовищного падения уровня образования. Но это отдельная тема.

И по Интернету, я считаю, что мы сделали довольно значительный шаг вперед за последние годы. Я вам скажу откровенно, может, у меня просто более, ещё раз говорю, консервативное мышление или должность обязывает, я даже не ожидал, что мы такой быстрый шаг сделаем. Но как только мы его сделали, у меня возникло ощущение, что мы не сделали пока ничего, как в жизни бывает.

У нас было существенно меньше пользователей, школы не были подключены к Интернету, вообще всё было совсем тяжелое, совсем ещё из прошлого века. Вроде сделали что‑то хорошее, а сейчас есть ощущение, что нужно двигаться гораздо быстрее. Сейчас нас всех не удовлетворяет скорость, нас всех не удовлетворяет зачастую просто тариф, потому что мы должны понимать, что такое для России Интернет и как это связано с нашей тарифной политикой. Там, где в других странах люди способны платить за трафик, у нас пока такой возможности вне столичных городов нет. Значит, нам нужно каким‑то образом либо субсидировать эти услуги – в разумных пределах, конечно. И необязательно это делать путем субсидий по всем каналам – и домашним, и так далее, но в какие‑то базовые учебные заведения, в какие‑то базовые государственные структуры, в базовые социальные структуры, наверное, нужно бы об этом подумать. Просто, чтобы этот Интернет не стал для них «золотым».

Я сейчас разбирался с проблемой, связанной с Интернетом в школах. Потому что мы же о чем договорились? Подключаем бесплатно школы и два года оплачиваем трафик, причем в режиме, по сути, 24 часа в сутки. Но два года быстро проходят. И ряд регионов сказали, что у них нет денег на то, чтобы взять эти расходы на себя. Если мы так к этому будем относиться, то никаких инноваций, никакого инновационного общества у нас не будет никогда. Государство, в данном случае регионы, должны понимать, что это их святая обязанность. Это, по сути, вложение в будущее.

Я, конечно, все поручения раздал на эту тему. Деньги они найдут. Но это, ещё раз повторяю, проблема восприятия. Если на среднем уровне государственного управления будет такое отношение к этим проблемам, мы никуда не двинемся.

Пожалуйста.

Л.Сутормина: Здравствуйте, Дмитрий Анатольевич.

Д.Медведев: Здравствуйте, Лидия.

Л.Сутормина: Студентка пятого курса факультета мировой политики МГУ, руководитель научного студенческого общества факультета, участник различных международных конкурсов и победитель международных научных конференций.

Были уже затронуты сегодня две проблемы. Во‑первых, у нас в России отсутствует понимание того, что такое инновации. И, во‑вторых, в России нет прозрачной, эффективной и работающей системы поощрения инновационной деятельности молодых изобретателей и инвесторов.

Предлагается для решения этих проблем учредить ежегодный молодёжный инновационный конвент. Основной его целью как раз и станет поощрение инновационной деятельности молодых россиян. Во‑первых, такой конвент покажет молодым людям, что инновационная деятельность востребована, что она будет поощряться государством, бизнесом и обществом. Конвент поднимет статус молодых изобретателей в обществе, сделает инновационную деятельность престижной. Молодёжный инновационный конвент, награждая лучших изобретателей, лучших инвесторов, лучшие инновационные компании премией в области инноваций, покажет нам новых героев времени, которые встанут в один ряд с Андреем Аршавиным и Димой Биланом.

Д.Медведев: Это очень трудно, Лидия, но попробовать можно. Почти недосягаемые величины, на самом деле.

(Смех).

Л.Сутормина: Мы будем стараться, молодые изобретатели.

В настоящее время российские корпорации просто не заинтересованы в приобретении инноваций. А инновационный конвент сделает возможным развитие лучших инновационных компаний – компаний, которые складываются в инновационные разработки. И эти компании через систему обязательной закупки инноваций, которые будут контролироваться на государственном уровне, будут двигать вперед экономику страны.

И, наконец, проведение инновационного конвента позволит создать сообщество инноваторов. Будут привлечены в том числе и наши специалисты, которые работают за границей, а работая вместе, они выведут Россию на качественно новую ступень развития.

В целом проведение молодёжного инновационного конвента будет способствовать превращению России в конкурентоспособную современную экономику, основанную на инновациях, основанную на знаниях. Тем самым будет дан старт общегосударственному проекту по поощрению инновационной деятельности и инноваторов.

Я уверена, что проведение такого мероприятия уже в конце 2008 года очень важно для превращения России в научную и технологическую сверхдержаву.

Дмитрий Анатольевич, я прошу Вас поддержать проведение конвента и, конечно, приглашаю принять в нем участие.

Д.Медведев: Спасибо, Лидия.

Несколько всё‑таки тогда уточняющих вопросов. Конвент постоянно действующий будет или же всё‑таки это разовое мероприятие?

Л.Сутормина: Это мероприятие ежегодное, которое проводится раз в год как смотр достижений. В рамках конвента присуждается национальная премия в области инноваций, присуждается по нескольким номинациям: это «Молодые изобретатели», это «Лучшие инновационные компании», «Лучшие инвесторы» и просто «Лучшие учёные».

В.Якеменко: Просто за достижения, за тягу к знаниям.

Д.Медведев: За достижения. За тягу не будем присуждать, тяга у нас у всех нормальная.

Л.Сутормина: За тягу к знаниям, которая увенчалась достижениями.

Д.Медведев: Конвент – не Вы придумали слово?

В.Якеменко: Нет, нет. Сейчас обсуждали – наоборот, оно несколько смутило.

Д.Медведев: Странно, это в Вашем вроде духе.

Л.Сутормина: Конвент – это просто революционно, инновационно очень.

Д.Медведев: Понятно, согласен. В этом что‑то действительно есть.

Л.Сутормина: Название можно придумать другое, главное – концепция, главное – идея.

Д.Медведев: Нет, я не про название. На самом деле идея инновационного смотра – совершенно нормальная штука, абсолютно нормальная штука.

Насчёт национальных премий. Я сказал об этом в своих вступительных словах. У нас теперь есть три большие премии, реально большие премии, потому что даже если их сопоставлять с мировыми премиями, они смотрятся вполне прилично: по 2,5 миллиона три главные государственные премии, то есть премии, которые дает Президент России молодым учёным. Если мы поставим эту идею в общую задумку такую, попробуем ее интегрировать, можно посмотреть, можно действительно разработать систему премирования на других уровнях. Желательно, чтобы опять же в этом принимали участие не только государственные структуры, но и компании. И это было бы правильно.

Причем по‑хорошему такая система премирования, такая система поддержки должна быть не только на федеральном уровне, но и в регионах, а по‑настоящему – даже в крупных муниципалитетах. И, если мы сможем создать сквозную систему поддержки от имени государства, это было бы, наверное, правильно. Давайте подумаем над этим.

Ещё раз повторяю: от национальных, государственных премий – к каким‑то региональным и даже муниципальным премиям. И если мы сможем вовлечь в это десятки тысяч молодых людей, это было бы именно то, что нам надо.

Л.Сутормина: И коротко, просто уже была затронута проблема: Михаил говорил о том, что нужно приглашать специалистов, которые читали бы лекции.

Д.Медведев: Да, я не успел на это отреагировать.

Пожалуйста.

Л.Сутормина: Буквально хотелось бы коротко сказать, что называется, наболело.

В настоящее время сегодня лучший российский вуз, МГУ имени Ломоносова (студенткой которого я являюсь), занимает лишь 76-е место в мировом рейтинге университетов, который создан Институтом высшего образования Шанхайского университета. Конечно, такие рейтинги – это не всё, к чему мы должны стремиться. И это не говорит напрямую о качестве российского образования. Но это своеобразный индикатор, который свидетельствует о том, что, в принципе, назрела проблема, и проблема системная. Проблема того, что, видимо, современный уровень российского образования не соответствует глобальным устремлениям нашей страны.

В связи с этим хотелось бы предложить создать филиал ведущего западного вуза в России. По этому пути в настоящее время идет Китай. Китай стремится стать ведущей научной сверхдержавой и создает филиалы, кампусы ведущих западных вузов у себя в стране.

Д.Медведев: Вы считаете, это поднимет рейтинг МГУ?

Насчет рейтингов – вещь всегда такая очень сложная, в значительной мере субъективная. У Вас ещё оптимистический рейтинг. В одном из тех рейтингов, который я недавно смотрел, МГУ даже в первые две сотни не вошел. А мой родной Санкт-Петербургский университет там, по‑моему, и в пять сотен не вошел. Но это такой совсем негативный рейтинг, у Вас – более позитивный.

Тем не менее нам всё равно нужно рейтинговаться, потому что попытки исключить себя из этого процесса, сказать, что у нас такое блестящее образование всегда было, что нам не нужны какие‑то иностранные рейтинги, – это бессмысленная вещь. Надо просто уметь ещё работать с этими рейтингами, ведь у нас никогда такой цели не было. Она появилась буквально несколько лет назад, чтобы наши высшие учебные заведения, университеты правильным образом воспринимались.

Ведь как считается рейтинг? Масса самых разных показателей, в том числе такой, который для нас был всегда абсолютно пренебрежимым, – скажем, количество цитат в отношении профессуры в основных престижных журналах, научной литературе. Мы почти никогда его не использовали. Это явная ошибка. Нам придётся всё равно это делать.

Что же касается мобильности вообще преподавательской, я об этом неоднократно говорил и здесь ещё раз скажу: это абсолютно необходимая вещь. Если к нам не будут приезжать преподаватели из других стран, то мы замкнёмся. Даже при наличии Интернета. Всё это классно, здорово: всегда можно зайти на любую лекцию, посмотреть сайт любого научного университета, какого‑то центра. Но всё равно это должен быть процесс и живой коммуникации. Особенно, кстати, на мой взгляд, – да по всем предметам это важно, – но по гуманитарному циклу там есть свои особенности, свои какие‑то необходимости; по естественнонаучному – свои. Обязательно это нужно делать. И наших обязательно нужно отправлять работать туда. На несколько лет – это, как минимум, необходимая вещь.

Идея филиала ведущего западного вуза. У меня пока нет понимания, что это такое. Почему? Потому что у нас хорошее университетское образование в принципе было создано. Считать, что нам нужно его подтягивать при помощи организации филиала, допустим, Стэнфорда, Оксфорда, Йеля или ещё чего‑то? Они, во‑первых, и организовывать, скорее всего, не будут. Но даже если бы такой филиал возник, я не уверен, что это благотворно сказалось бы на качестве образования. У китайцев – другое дело. У них вот таких университетов практически не было, это первое.

Второе, насколько я понимаю, они всё‑таки в значительной мере сейчас создают не только филиалы ведущих западных вузов и не столько филиалы, сколько создают школы, бизнес-школы, это – да. И вот этим мы точно так же должны заниматься, как наши китайские партнёры, потому что у нас было и остается неплохое, а по некоторым позициям – очень хорошее фундаментальное образование, университетское классическое образование. И у нас абсолютно никогда не было бизнес-образования.

Мы создали, опять же в рамках национального проекта, две школы: одна под Санкт-Петербургом, вторая в Подмосковье, они уже (во всяком случае московская, которой я занимался) начинают работу, там отдельные курсы уже читаются (через пару лет, по‑моему, там должен возникнуть кампус уже настоящий такой, полноценный), но этого для страны всё равно очень мало, потому что бизнес-образование у нас хромает.

Вот Михаил говорил в отношении перехода от фундаментального образования к специализированному образованию, здесь у нас есть проблемы, и по бизнес-образованию то же самое. Потому что всё‑таки как ни крути, скажем, тот же престижный экономический факультет МГУ – это одно, а бизнес-образование – это другое. Это просто разные вещи. Каждый в своей жизни должен выбрать себе, что ему более интересно.

Этим надо заниматься обязательно.

Р.Шлегель: Роберт Шлегель, депутат Государственной Думы.

Я постараюсь очень кратко, тезисно. Здесь очень много говорилось уже сегодня о том, что инновационное развитие во многом зависит от мышления, от смыслов. Мне хотелось бы немножко об этом сказать.

Возьму на себя смелость утверждать, что без информационного сопровождения реализация стратегии инновационного развития невозможна. Что я имею в виду? На мой взгляд, государство сейчас ушло практически из сферы социальных коммуникаций. Мы не можем нигде наблюдать героев-изобретателей, героев-инноваторов и героев-конструкторов. Их нет. Если мы зайдем в любой кинотеатр, то из десяти фильмов девять будут американские, и никакого отношения к инновационному развитию они, к сожалению, иметь не могут.

Ситуация складывается так, что у нас сегодня существует, грубо говоря, десять общенациональных телеканалов, две кинопрокатные компании и монополия на смыслы, в которых нет России, а которые все сидящие за этим столом стремятся построить.

Если, может быть, конечно, достаточно жёсткое утверждение, но я не могу вспомнить ни одного фильма, который бы рассказывал о том, как мы будем жить через десять лет, их просто не создают, несмотря на то, что у нас есть масса…

Д.Медведев: Вы имеете в виду фантастику?

Р.Шлегель: Да.

Д.Медведев: Ничего страшного в этом нет.

Р.Шлегель: Мы не видим себя в будущем, мы не видим, какими мы должны стать.

На мой взгляд, всё дело в заказе. Например, у нас есть очень мощный инструмент у государства…

Д.Медведев: Бондарчук снимает. Извините, пожалуйста.

Р.Шлегель: Да, конечно.

Очень мощный инструмент – это социальная реклама. У нас социальная реклама сейчас практически не используется, несмотря на то, что её должно быть пять процентов от всего контента. Почему, на мой взгляд, этого не происходит? Потому что нет заказчика, нет координации в этой сфере: никто не заказывает, никто не производит, никто не размещает, никто не следит за тем, чтобы это происходило. То же самое и в других сферах.

На мой взгляд, выходом из этой ситуации является создание, возможно, специального агентства федерального, которое бы занималось социальными коммуникациями, которое как раз сформировало бы этот заказ. Это первое, о чем я хотел сказать.

Здесь ещё говорили о структурах молодёжных, куда бы могли приходить молодые люди. Я хотел бы поделиться своим позитивным опытом в этом смысле.

Мною созданы телевизионные студии в столицах федеральных округов, молодёжные телевизионные студии. В них приходят ребята, которым интересно заниматься телевидением. На Селигере я собрал (это прошло всего лишь с момента основания четыре месяца) этих ребят вместе, и мы сделали первый телеканал. Телеканал назывался «Ы». Вещал он на Селигере. Мы заполнили 16 часов вещания. То есть абсолютно полноценный телеканал. Этого ещё никто не делал. И, как мне кажется, схему этой работы… В чём смысл этой работы? Я создал среду, куда приходят люди и занимаются тем, что им нравится. То же самое, мне кажется, и в других сферах.

Если бы таких студий было бы не шесть, как сейчас, а во всех регионах, то вопрос, например, перехода на цифру в телевидении был бы решен, потому что сейчас непонятно, кто будет заполнять те сто телеканалов (а с Интернетом вместе – тысячу), которые появятся в ближайшем времени. Совершенно очевидно, что туда нужны будут люди. Совершенно очевидно, что нужен будет контент. И, на мой взгляд, от содержания этого контента очень серьёзно зависит будущее нашей страны.

Спасибо. Прошу прощения, если немножко…

Д.Медведев: Нет, нормально, очень гуманно, с точки зрения времени, распорядились своими возможностями.

Раз мы в таком режиме коммуникации общаемся, я тогда продолжу так же, как и с другими коллегами.

С кино есть проблемы, конечно. Хотя они не такие, как в 90-е годы, но они всё‑таки есть. Поделюсь своими ощущениями.

Считаю, что мы действительно не должны упустить эту возможность и сделать реальный шаг в развитии российского кинематографа, потому что это, в конечном счёте, вопрос национального достоинства.

В 90-е годы наступил кризис и, по сути, кончина российского кинематографа. Если вы смотрели за развитием событий и помните фильмы этого периода, то, откровенно говоря, их невозможно смотреть: они чудовищного качества, настолько плакатные, отвратительные по кинематографическим средствам. И совершенно очевидно, что они не будут востребованы в будущем, в отличие, скажем, от советского кино, которое можно по‑разному характеризовать, но там есть точно большое количество шедевров таких, несмотря на жёсткие тиски идеологии, которые в тот период существовали.

Сейчас ситуация лучше, но я считаю, что мы действительно не должны упустить эту возможность и сделать реальный шаг в развитии российского кинематографа, потому что это, в конечном счёте, вопрос национального достоинства. Посмотрите, какое количество кинофильмов снимает Голливуд – и мы. Если раньше это сопоставление было очень трудным для нас, то сейчас цифры уже одного порядка. Мы в год снимаем, по разным подсчетам, от 150 до 200 фильмов. Это уже очень приличный объём. Но вопрос в качестве: о чем эти фильмы, какими средствами они сняты, просто приходят ли на них люди. Это отдельная тема.

Есть идея создавать как раз студии и модульные залы. Вчера, во всяком случае, один наш выдающийся кинематографист ко мне приезжал, на эту тему давал свои предложения.

На самом деле это тоже проблема, потому что в крупных городах всё в порядке, в городах, где живет 300–500 тысяч человек, есть как минимум один-два современных кинотеатра с правильным звуком и светом, а всё, что ниже, вообще ничего нет. Но при этом мы понимаем, что такое город 100–150 тысяч населения. Это нам кажется, что это относительно небольшой город, а вообще‑то это очень крупный город, по европейским меркам просто столичный город, и там нет ни одного кинотеатра! Стало быть, люди просто неспособны пойти куда‑то отдохнуть, и молодёжь в том числе. Или отдых приобретает понятные абсолютно формы, традиционные для провинции.

Поэтому заниматься кино, безусловно, необходимо. И я, например, рад, что за последнее время это стало модной темой – модной темой для бизнеса в том числе. Бизнес стал вкладывать в это деньги. Причём сейчас это пока ещё хаотический такой характер имеет, но в целом, я считаю, что мы вполне способны договориться и на каких‑то принципах действительно такого государственно-частного обсуждения выработать и полноценную программу возрождения национального кинематографа.

В отношении фильмов о будущем. Знаете, вопрос в том, чего хочется. Если речь вести об антиутопиях, то не факт, что это будет настолько приятное будущее, как нам бы того хотелось. Огромное количество иностранных фильмов фантастических снимается именно на эту тему. У нас скоро тоже появится, я так понимаю, да?

В.Сурков: С хорошим финалом.

Д.Медведев: С хорошим финалом, да.

В отношении социальной рекламы. Я согласен, что это важная штука, мы просто действительно мало к ней обращаемся, по вполне понятным причинам это не всегда в интересах каналов, не всегда в интересах тех, кто определяет политику. Думать о том, как активизировать эту работу, точно следует.

По студиям и работе в регионах.

Вы знаете, я с этим согласен. Нам, конечно, нужно точно выдвигаться в регионы. Но вопрос перехода на цифру не связан только со студиями, хотя в значительной мере и с этим тоже. Действительно, вопрос в том, кто будет создавать контент, потому что сейчас основная проблема в нецифровом телевидении заключается в том, кто имеет канал, кто имеет транспорт. Кто его имеет, тот и молодец. Он, по сути, не то, чтобы монопольный, потому что у нас нет монополий в этом. Всё‑таки согласитесь, что там 10–20 каналов – это совсем не монополия, в зависимости от того, какой мы возьмем город: в Москве – за 20 каналов; те, кто имеет цифровые приставки, имеют свои 100 каналов. Но в среднем, действительно, это относительно небольшое количество каналов. В этом случае проблема транспорта уходит навсегда. При любом стандарте это минимум 25 каналов. В будущем, с учётом того, что мы переходим и к интернет-телевидению, это неограниченное количество каналов.

Кто это будет заполнять? Можете не сомневаться, что если мы не будем создавать качественных продуктов, за нас всё заполнят. Природа не любит пустоты. Значит, получите всё, что хотите – и через Интернет, и через обычное цифровое телевидение. И сейчас ведь те 100 каналов, которые имеет любой владелец «НТВ-плюс». Там, кстати, неплохо всё‑таки наши развились. Но как минимум там 50 процентов – это иностранные каналы. А по‑хорошему это всё‑таки должно быть немножко в другой пропорции. Но всё‑таки там довольно много интересных продуктов, причём на разный вкус: и религиозные каналы, и спортивные каналы в самой широкой амплитуде, и даже правовой канал появился. Уж не знаю, насколько его смотрят, но мы когда‑то потратили определённое время на то, чтобы его создать. Я посмотрел, он идёт 24 часа в сутки. В принципе, это неплохо. Там реально обсуждаются сложные правовые проблемы, то есть любой интересующийся человек может его включить. Главное, чтобы была возможность включить.

Поэтому, на мой взгляд, всё‑таки для нашей страны проблема контента важна, но не менее важна и проблема подключения, как мы подключим всех граждан к цифре. И вот по этому поводу нам придется в самое ближайшее время уже принимать решение. Я этим занимался, ещё работая в Правительстве, и сейчас не буду снимать с контроля просто потому, что от этого зависит в известной мере будущее нашей страны.

В.Якеменко: Если позволите, одно-два выступления. Как со временем?

Д.Медведев: Пожалуйста, давайте коротко.

В.Якеменко: Сергей Блинцов. Очень важный вопрос, на мой взгляд.

С.Блинцов: Здравствуйте, Дмитрий Анатольевич!

Д.Медведев: Привет!

С.Блинцов: Вы эту проблему всего лишь затронули. Я согласен с Робертом, что должна вестись активная работа с массовым сознанием по продвижению значения инноваций. Мы должны накрывать информационным давлением всю страну по этому поводу. Но информационное давление должно быть поддержано инфраструктурой.

В нашей стране чуть более двух лет назад были определены приоритетные направления в развитии научно-технологического комплекса – это живые системы, наносистемы, ИТ, рациональное природопользование, энергетика и энергосбережение. Но понятна одна проблема: сегодня в России катастрофическая нехватка молодых высококвалифицированных специалистов в этих направлениях. Но сейчас уже в высших учебных заведениях России вводятся подобные соответствующие специальности.

У меня возникает вопрос, как у человека, наверное, проявляющего интерес к этим научным областям: кто придёт учиться на эти специальности через 5–7–10 лет, что это будут за люди?

Не секрет сегодня (сам поступал, сам учился), что юноши и девушки в большинстве случаев поступают на те специальности, на которые легче всего поступить и которые лучше всего раскручены. Очень редко, даже по оценке Фурсенко, который дал эту оценку на «Селигере-2008», реально только 20 процентов обучается на этих выбранных специальностях. Если и дальше будет сохраняться такая тенденция, то ничего хорошего нас в будущем, к сожалению, не ждёт.

Я считаю, что в России сегодня должны существовать следующие системы: система отбора людей, которые склонны к работе в данных направлениях; система развития их интереса к этим направлениям и, конечно же, система героизации, о чем говорил Роберт сегодня: формирование на глазах у их сверстников успешных жизненных стратегий.

Д.Медведев: Да, я об этом не успел сказать. Сейчас отвечу Вам и Роберту тоже.

С.Блинцов: По факту нам нужно предпринять следующие действия. Приведу, может быть, не совсем хороший пример, но чтобы было понятно.

В СССР существовали так называемые станции юных техников. Вы о них сегодня уже говорили. Это была…

Д.Медведев: Нет, не о них. Вы – человек молодой. Центры НТТМ, у нас почти не осталось здесь представителей СМИ, это, по сути, были структуры, которые в конечный момент, в конечном своем развитии превратились в очень специфические посреднические организации, занимавшиеся перекачиванием денег из государственного кармана в личный. А центр юных техников – это была вполне состоявшаяся вещь в советский период. Там реально дети занимались изобретательством. По советским канонам, но занимались.

Извините.

С.Блинцов: Ничего.

И вот эти станции юных техников – это была хоть какая‑то возможность для ребенка, который увлекался судостроением или авиастроением, попробовать найти себя и сделать что‑то своими руками.

Так вот сейчас самое время открыть в России познавательно-развлекательные станции инноваций для детей. За образец можно взять «Технораму», в Швейцарии которая существует. Кстати, в Москве уже что‑то подобное есть в Манеже, что‑то ещё собираются поставить в Сокольниках. Но такие станции инноваций должны быть в каждом федеральном центре Российской Федерации.

Что такое станция инноваций? Это набор экспонатов, которые позволяют детям попробовать проявить себя, свой интерес к той или иной научной области: физике, химии, математике… И когда конкретный ребенок нашёл на этой станции инноваций, то есть его что‑то заинтересовало, то есть он встал около какого‑то экспоната, сделал округлившиеся глаза и спросил: «Почему?» Его нужно сразу брать за руку и вести его в специальную лабораторию, в которой он сможет развить свой интерес к той или иной научной области: химии, физике, математике.

Эта станция инноваций должна быть разбита на те же самые секторы, в которых у нас есть приоритетные направления. Это микробиология, нанотехнологии, ИТ, рациональное природопользование, энергетика. После того как он нашёл себя, после того как мы развили в нем интерес, необходимо запускать систему конкурсов и олимпиад, по итогам которых победителя просто назвать героем.

То есть, Вы, Дмитрий Анатольевич, Президент, наградите его медалью, его покажут в новостях, жизненный путь его родителей будет описан в газетах, пойдут статьи, телепередачи, книги, наконец художественный фильм. И через пять лет, когда этот паренёк что‑то в конце концов изобретет или усовершенствует какой‑либо процесс, технологию, механизм, он в глазах своих сверстников станет объектом для подражания.

Пусть в одном из федеральных центров пропускная способность такой станции инноваций будет не более одной тысячи человек, но всё‑таки мы будем иметь лимит в 200 для тех детей, у которых проявился интерес. Сегодня таких возможностей у них, к сожалению, нет.

В результате отсеивания ещё через год их останется 30–40. Не беда – ещё наберем! По крайней мере, у нас будет семь опорных центров яркого детского научного творчества. Это единственная гарантия того, что через 7–8–10 лет в эти приоритетные отрасли придут те люди, у которых действительно есть страсть к этому предмету, у которых планомерно развивался интерес, те, которые хотят трудиться в этих областях.

Д.Медведев: В отношении героев, то, что Роберт говорил и Вы, Сергей, сказали. Кто наши герои – такая тема душещипательная. В 90-е годы, я помню, нам по сути в какой‑то момент стало неудобно говорить о положительных героях, стыдно просто стало поднимать эту тему. Вы, может быть, этого сейчас уже и не вспомните, но тем не менее просто любой фильм, который снимался на тему о неком положительном персонаже, воспринимался как фальшивка. Почему? Потому что люди были сыты ложью, которой они пропитались в прежний период. Это вызывало, если хотите, вот такой рвотный рефлекс. И наступил такой, если хотите, может быть, декаданс, когда фильмы на эту тему не снимались, а если снимались, то их не приветствовали, не воспринимали.

Сейчас всё изменилось. Я считаю, что наш зритель в целом уже готов к тому, чтобы воспринимать положительные сюжеты и положительных персонажей.

Вот посмотрите на американский кинематограф, о котором мы сегодня говорим: там же, наверное, 80 процентов фильмов – это фильмы о героях, неважно, кто они там: пожарные, полицейские, политические деятели, военные. И всё это сделано в общем, надо признаться, на очень хорошем техническом уровне и так за сердце берет, особенно в условиях того, как у нас эти фильмы показывают. У нас же их показывают, если вы обратили внимание, всегда в дублированном варианте, мы на эту тему недавно тоже с нашими коллегами кинематографистами рассуждали. Смотрите, когда идет дублированный фильм (американский, китайский), ты подсознательно веришь этому больше, чем когда идёт закадровый перевод. Герой говорит с тобой на одном языке. Даже если у него другой разрез глаз или цвет кожи, он всё равно воспринимается как близкий человек.

В этом смысле нам, конечно, нужно создавать свою линейку героев. Делать это нужно, правда, очень тактично и не навязывать собственных представлений о том, как выглядит он, герой XXI столетия, живущий в России. Но мне кажется, этим нужно заниматься обязательно. И если мы не сможем в какой‑то момент создать именно такую галерею российских героев, то мы будем всё время возвеличивать иностранных.

При этом вовсе не обязательно, чтобы это были современники. Это могут быть и люди из прошлого, только к ним нужно обращаться грамотно. Недаром существует довольно такая активная тяга к римейкам. Но не обязательно, чтобы это были римейки просто популярных фильмов, типа «Иронии судьбы». Можно же делать римейки исторических картин. Опять же наши коллеги из‑за границы очень часто это делают – переиздают исторические ленты. Всё это такая большая серьезная тема, но точно ей следует заниматься.

Что касается станций инноваций, то я, естественно, не против нисколько. Это хорошая идея. Вопрос в том, как это организовывать. Я не думаю, что это нужно организовывать при помощи издания указа Президента. Это нужно сделать иначе. Нужно просто договориться со всеми регионами, дать сигнал через систему полномочных представителей, ещё как‑то, чтобы такие станции возникали первоначально, допустим, в субъектах Федерации, а впоследствии просто в городах в провинции. И вот эти станции юных техников, о которых Вы говорили, – вот именно как раз близкая вещь, абсолютно близкая вещь. Но если это делать, то, конечно, нужно делать это по‑современному, не так, как тогда, когда запускали самолёты. Для того периода это было нормально, это тоже был передовой уровень техники и передовой уровень познаний людей, которые этим занимались. Если делать это сегодня, естественно, они должны быть оснащены по полной программе современным «железом», современными компьютерами, иметь правильный выход в Интернет, иметь набор соответствующих элементарных материалов для каких‑то таких изобретательских изысканий. В принципе, это вполне может быть хороший провинциальный проект такой. И им должны озадачиться главы регионов, тогда из этого что‑то получится, потому что из Москвы, конечно, создавать эти станции инноваций невозможно.

В.Якеменко: У нас ещё приехал из Соединённых Штатов Америки наш товарищ.

Д.Медведев: Конечно. Если наш товарищ приехал из Соединенных Штатов, мы не можем не дать ему слово. Пожалуйста.

П.Лёвкин: Здравствуйте, Дмитрий Анатольевич!

Меня зовут Павел Лёвкин, я закончил Московскую государственную академию тонких химических технологий. Три года работал в Институте химической физики Российской академии наук, защитил диссертацию кандидатскую в Германии. С начала 2007 года я работаю в Америке в университете Калифорнии, Беркли, и параллельно в федеральном исследовательском центре нанотехнологий, тоже в Беркли. Я химик, мне 28 лет, у меня 16 научных публикаций, один американский патент, то есть формально я считаюсь перспективным молодым учёным.

Д.Медведев: А сами Вы себя как оцениваете?

П.Лёвкин: Хорошо оцениваю.

Д.Медведев: Ну и хорошо. То есть у Вас есть гармония между внешним восприятием Вас как будущего серьезного учёного и внутренним ощущением?

П.Лёвкин: Я стараюсь, да. Гармония есть.

Живя за границей и работая в университетах Европы и Америки, я познакомился с множеством российских молодых учёных, которые сейчас там работают, с нашими за границей, и как ни странно это может звучать сейчас, но мы считаем, что уехать 5–10 лет назад из России было единственной возможностью для нас сохранить наш научный потенциал для России сейчас. И сейчас я рад, что мне представилась возможность рассказать Вам, Дмитрий Анатольевич, о своем видении возвращения престижа российской науки и поднять ее до мирового уровня, потому что я считаю, что всё‑таки российская наука в данный момент находится на много низшем уровне, чем международная, западная наука.

Мы считаем, что хорошим началом было бы создание современного научно-исследовательского центра, например, нанотехнологий, подобно тому центру, в котором я сейчас работаю в Америке. Я и мои коллеги могли бы стать перспективной командой по созданию такого центра, потому что мы участвуем в самых актуальных научных направлениях по всему миру и очень хорошо представляем себе, как организовать эффективную работу такого центра.

Кроме этого, создание подобного центра, на мой взгляд, могло решить целый ряд серьёзных и важных проблем российской науки. Во‑первых, это позволило бы сразу вернуть в Россию десятки лучших молодых российских учёных и привлечь заграничных учёных в такой центр.

Кроме практического участия в научно-исследовательской работе привлечение заграничных учёных и возвращение наших учёных уже подняло бы престиж российской науки. Такой центр позволил бы внедрить и наладить современную прозрачную систему финансирования научных проектов и наладить инфраструктуру научную, то есть ту систему финансирования и ту инфраструктуру, которая в данный момент, на мой взгляд, работает очень плохо в России. Такой центр был бы оснащён самым современным оборудованием. А так как обычно такие центры являются открытыми, то есть соответственно любые учёные из России, из других лабораторий могли бы использовать это оборудование, тем самым это могло бы в какой‑то мере улучшить, решить частично проблему с устаревшим оборудованием в российских институтах.

Суперталантливых молодых людей и победителей международных олимпиад в любой стране очень мало (десятки, максимум сотни), а создав такой центр, мы смогли бы дать им возможность остаться в России и делать науку в России, на нашу страну, а не уехать за рубеж, что, на мой взгляд, было бы уже очень большой победой российской науки.

Выделенная площадь для работы стартапов в таком центре позволила бы коммерциализировать всю побочную продукцию функционирования такого центра. Поясню. Например, работая в центре нанотехнологий в США, изучая пористые органические полимеры, мы обнаружили, что они обладают уникальным и перспективным свойством супергидрофобности. Это открытие было сразу же запатентовано нами в этом центре, и сейчас мы планируем открыть стартап и использовать, развить этот продукт и коммерциализировать.

И, наконец, такой центр мог бы стать как бы примером для всей российской науки в принципе.

И в заключение я хотел сказать, что для нас, молодых российских учёных, разбросанных по всему миру, создание такого центра дало бы шанс (или возможность), в принципе, вернуться в Россию работать на нашу страну. Всё.

Д.Медведев: Спасибо.

Павел, если я правильно понимаю, Вы предлагаете создать один центр для того, чтобы позвать наших молодых учёных, которые работают в других странах. Или же всё‑таки это система центров?

П.Лёвкин: Начать с одного.

Д.Медведев: Центр, который должен чем заниматься: Вы предлагаете именно нанотехнологии или что‑то другое?

П.Лёвкин: Нанотехнологии как довольно междисциплинарная область, это как пример. Необязательно должны быть нанотехнологии. То есть это должен быть, самое главное, современный научно-исследовательский центр с возможностями работы в нём и с возможностью совершения в нём науки на самом высоком уровне. Мне кажется, сейчас эта проблема…

Д.Медведев: Что там должно быть? Я пока не очень понимаю до конца эту идею, потому что, откровенно говоря, ведь самых разных центров не так много, конечно, как на Западе, но их достаточное количество. И кое‑какие из них даже оснащены неплохо.

В чём принципиальное различие вот этого центра от какого‑то центра, который, допустим, создан бизнесом, где, в общем и целом, там и оборудование есть, и молодёжь какая‑то работает? Считать, что их вообще нет, это же неправильно. Некоторое количество – и в Москве, и в других местах – присутствует.

Значит, что там должно быть, что отличает его от других?

П.Лёвкин: Основное отличие – это то, что существуют известные проблемы российской науки: низкое финансирование и зарплаты (финансирование научных проектов), разрушенная инфраструктура, которая не позволяет даже при наличии идеи делать исследования, и, в‑третьих, отсутствие молодых учёных, то есть тех учёных от 25 до 40 лет, которые делают во всём мире науку. То есть науку не делают профессора или академики, а науку делают аспиранты, молодые кандидаты, студенты. Например, у нас в лаборатории в Беркли 40 человек, из них только один профессор, остальные – молодые учёные. Так вот, в России существуют эти проблемы, и в этом центре, если его с нуля построить, организовать систему, инфраструктуру, наладить финансирование, гарантировать финансирование…

Д.Медведев: А какое финансирование необходимо, на Ваш взгляд?

П.Лёвкин: Финансирование должно быть как минимум таким же, как на Западе.

В.Сурков: Расскажите, сколько?

Д.Медведев: Просто прикиньте. Если Вы говорите о конкретной идее, тогда говорите о ней. А если просто в целом, то…

П.Лёвкин: Центр, в котором я работаю в США, – построить его стоило около 100 миллионов долларов (относительно немного). Бюджет годовой – 20 миллионов долларов.

Д.Медведев: Сколько там человек работает в этом центре у вас?

П.Лёвкин: Там работает 6 отделов примерно по 20 человек.

Д.Медведев: Значит, во всём центре не больше чем 150 человек работает.

П.Лёвкин: 150–200–300 человек.

Реплика: Когда построили?

П.Лёвкин: Восемь лет назад его построили. В США сейчас пять таких центров.

Д.Медведев: Сейчас это явно дороже, тем более оборудование меняется. Но дело даже не только в этом. Вы эту идею сформулировали для чего? Для того чтобы всё‑таки дать возможность вернуться части учёных, которые уехали, или просто для того чтобы «подкормить» российскую науку? Потому что всё равно ведь одним или даже двумя-тремя центрами мы не обойдемся. Это же понятно, что должно делаться на системной основе.

П.Лёвкин: Во‑первых, можно было уже вернуть какое‑то количество молодых учёных из‑за рубежа. Во‑вторых, оставить какое‑то количество талантливых, хотя бы олимпиадников, которых не так много в каждой стране, но которых оторвут с руками в любом университете или центре по всему миру. Если их можно было бы оставить…

В.Якеменко: Позвольте 10 секунд.

Вот мы столкнулись с такой проблемой колоссальной: не может победитель международной олимпиады по математике, по химии найти работу в России.

Д.Медведев: Да, это правда.

В.Якеменко: То есть Вы понимаете, почему мы за эту идею как‑то так, пусть она необработанная, ухватились…

Д.Медведев: Она не необработанная, но в ней кое‑что есть.

В.Якеменко: …потому что мы, по крайней мере, точно сохраним вот эту элиту науки, людей с мощнейшим потенциалом.

Д.Медведев: Тогда нужно понять правильно профиль этого центра, потому что в принципе можно подумать о том, чтобы создать что‑то подобное. Но мы должны тогда понять, где мы это делаем, и для чего, и как нам впоследствии тиражировать это. Потому что бессмысленно создавать один центр – надо создавать тогда уже целую сеть. Приведу пример из другой отрасли. Невозможно создать один медицинский центр, который занимается операциями на сердце, и сказать: «Всё в порядке, великолепные операции делают, у нас действительно отличные руки и там стоит суперсовременное оборудование». Таких центров у нас достаточно, но их должно быть на порядок больше.

То же самое и здесь: здесь одним центром не обойдется. Я поэтому и пытаюсь понять, какой это центр может быть, сколько там людей работает, и соответственно понятно, должна быть обеспечена заработная плата, конкурентоспособная по отношению к заработной плате в развитых экономиках.

В.Якеменко: Нанотехнологии, поскольку они у нас сейчас…

Д.Медведев: Я, собственно говоря, об этом и подумал. У нас же есть фонд нанотехнологий большой, который измеряется миллиардами долларов на самом деле, можно подумать о том, каким образом на базе фонда что‑то, так сказать, такое сконструировать. Потому что, на мой взгляд, если что‑то и делать, то точно нужно делать с участием не только государственного, но и частного капитала (но этого нет), иначе перспектив никаких. Потому что нам каждый раз придётся создавать новые и новые центры, а они не будут себя репродуцировать. То есть в этом должна быть прямая заинтересованность бизнеса или какая‑то хотя бы опосредованная.

Но в целом мне идея нравится просто как полигон, для того чтобы посмотреть, кого мы способны там удержать и кого мы способны вернуть, потому что мы сейчас говорим о том, что часть учёных, уехавших на работу за границу, возвращается. Это правда. Значит, вопрос в том, как они возвращаются. Если они возвращаются работать в коммерческие компании (а таких примеров достаточно), то здесь нет проблем. Но они возвращаются не как учёные. То есть они возвращаются, не знаю, программисты, например, приезжают и работают на крупную российскую структуру, получают деньги даже существенно большие, чем в той же самой в Америке (или сопоставимые как минимум). Но они уже не работают как учёные. Вы же предлагаете более интересную вещь: они должны вернуться и работать именно над теми же проблемами, над которыми они трудятся там. В этом, мне кажется, основной резон.

Давайте подумаем, как нам организовать подобную затею. Это не такая простая штука, но в целом для государства это не очень большие инвестиции. Вопрос в том, чтобы это было рационально.

В.Якеменко: Дмитрий Анатольевич, если позволите, я в завершение хотел сказать два слова.

Д.Медведев: Пожалуйста.

В.Якеменко: То, что мы здесь обсуждали, – Сергей предлагал такие пилотные центры: станции инноваций, пилотные студии, на которых готовятся ребята, которые будут формировать контент, – конечно, это пилоты, но ценность этих пилотов в том, что мы, наверное, сегодня способны их сделать практически.

Хотелось бы, чтобы если эти предложения в той или иной степени будут поддержаны, этот сигнал уйдет в регионы; может быть, мы там уже через два-три года увидим, как у нас появятся точки роста во всём, что касается развития потенциала талантливой молодёжи. Поэтому я хотел бы, чтобы вот эта встреча воспринималась как, может быть, хорошее начало.

Д.Медведев: Будем надеяться, что это уже даже не начало, а что это определённое продолжение того, что мы начали некоторое время назад.

Я готов поддержать практически всё то, что вы здесь говорите, потому что в целом это абсолютно совпадает и с моими впечатлениями того, что нам делать.

У меня единственная просьба, если хотите, – относиться к вот этим идеям чуть более прагматично, потому что очевидно, у государства есть возможности, есть деньги. Но мы должны создавать, ещё раз повторяю, такую систему, которая в какой‑то период заработает сама. Да, государство будет ее поддерживать, подкармливать по основным направлениям, участвовать в создании крупных фондов, заниматься передовыми технологиями, но в целом она должна быть настроена на самовоспроизводство. Вот тогда она будет точно создавать новый уровень конкурентоспособности в нашей стране. Вот.

А так практически всё, что здесь звучало, я считаю, что можно попробовать в пилотном варианте внедрить. Единственная более затратная тема – это последняя, которая была обозначена Павлом, но мне кажется, что об этом тоже можно поговорить.

Единственное, я не знаю, надо ли это делать в чистом поле. В этом есть и плюсы, и минусы, потому что как только мы такое затеем, очень ревниво к этому будут относиться наши старшие товарищи из Академии наук Российской Федерации, из университетской науки. Может быть, даже лучше создать такой центр на базе какого‑то одного учебного заведения. Но тогда мы потеряем чистоту. Продумайте тогда эту идею. Если обрисуете, посмотрим, как можно было бы ее развить дальше. Договорились?

Я хотел бы всех вас поблагодарить за участие в разговоре (надеюсь, что он для всех будет небесполезным); тем, кто учится, пожелать успехов в учебе; тем, кто работает и учит других, пожелать успехов в менторстве – в этом мы все поднаторели неплохо.

Всего доброго!